Что такое время? Великий Змей, что ухватил собственный хвост или возрождающийся в огне Феникс? Иногда оно летит стремительным локомотивом в клубах пара и искр, а иногда еле-еле ползет как старая черепаха.
Между тем, время, я точно знаю - это старый маляр в перепачканной робе с ведром светло-серой краски в одной руке и большой кистью на длинной палке в другой.
Где-то там, далеко позади, он машет своей кистью, истирая из памяти, забеливая наши победы и поражения, наши пламенные страсти и наши непроходимые глупости. Весь тот мир, что мы когда-то считали своим, в котором любили и жили, блекнет и, истончившись, исчезает под широкими мазками его неутомимой кисти.
Когда мы молоды, мы не замечаем его, не хотим замечать. Да и смотрим мы только вперед, почти не оглядываясь назад. А ему нет до нас никакого дела - он просто выполняет свою работу. Когда становимся старше, оглядываемся назад все чаще - не то, чтобы прошлое оказалось интереснее настоящего, нет, но очень многое, что дорого нам, осталось теперь только там и мы, оглядываясь назад, ищем в прошлом понимания и поддержки, а иногда - просто силы, чтобы жить дальше. И замечаем в какое-то мгновение, как наше прошлое неумолимо отдаляется, покрываясь слоем светло-серых белил. Теперь мне кажется, что если внезапно и резко обернуться назад, можно заметить старого маляра, поворачивающего за угол.
Вот тут была дощатая перегородка, а в ней проверчена дырочка, в которую мы хихикая и толкаясь подглядывали в девчачью раздевалку. А физрук надрал нам уши. Теперь нет уже ни того спортзала, ни той перегородки - все исчезло под кистью старого маляра. И физрука того тоже нет. А я даже не помню его имени. А вот под этими тополями я держал за руку милую девочку, пыхтел и краснел и нес всякую чушь, так и не сказав самые главные слова. Маляр побывал и тут. Я знаю, рано или поздно, в своем вечном труде он доберется и до меня. Под широкими взмахами его кисти утихнут ураганы и бури, застынут океаны, моря и гейзеры, вулканы и ядовитые топи - все уравняется и утишится, превратившись в девственно чистую поверхность белёного заново холста. Мне хочется верить, что сквозь белила проступит хоть пара строк. Может эти:
Рябины скомканные гроздья
ветвями черными сжимают..
или эти:
Подбрось поленьев в печку,
по рюмочке налей..
Пусть ненадолго, только до следующего прохода кисти…
Во мне нет ни страха, ни горечи, ни упрека к старому маляру. Наш мир очень мал. Если не забеливать вечный холст, то где будут рисовать свою жизнь те, что придут после нас?
Вот здесь стоял дом моего отца. С рябинами под окном, коновязью на воротном столбе и голубятней на крыше сеновала. Дом, где я так безоговорочно и неповторимо был счастлив. Дома теперь нет. Нет всей улицы. Да не только улицы - нет того мира, целой вселенной с ее ласковым солнышком, вечерами в сиреневой дымке, звонкими голосами и любимыми лицами, многих из которых уж нет, а иные далече.
На этом месте теперь торговый центр с гордым названием «Столичный». На его новеньком цоколе выцарапана гвоздиком вечная формула любви: "А+Б=Л". Очевидно, что эта формула открыта буквально вчера и немедленно увековечена в камне. Не важно сколько раз ее выцарапывали на заднице у сфинкса. А рядом юный Орфей с монголоидной рожицей и баллончиком краски в руке глубоко задумался о чем-то, прикрыв глаза и шевеля губами - должно быть рифмует "любовь" и "морковь". Видимо отчаявшись, он встряхивает челкой и широкими росчерками баллончика являет миру бессмертный шедевр всех времен и народов: "Машка дура".
Дай им Бог раскрасить загрунтованный старым маляром холст такой яркой палитрой и такими сюжетами, как никогда до них.
Вот только не переборщить с красным.