Зиму 63-64 годов, кажется, - я очень много болел. Простуды следовали одна за другой. Жесткий кашель изводил грудь и температура то и дело ввергала тело в озноб, а сознание в измененное состояние. К середине зимы я был измучен простудами до синевы и не вполне адекватных реакций. Родители мои, конечно обеспокоенные моим состоянием, принимали все возможные меры к моему выздоровлению, но перелом к лучшему никак не наступал – одну неделю я не кашлял и отступала температура, затем новая простуда и опять две или три недели болезни.
Самое страшное в болезни то, что она со временем становится твоей жизнью. Она подчиняет себе. Ты начинаешь мерить свое бытие температурой и приступами кашля. Особенно быстро «приучаются» болеть дети. Я не был исключением.
В одно из воскресений, когда я только-только встал на ноги после очередной простуды, еще не оправившийся от лихорадки, из-синя бледный, уставший и грустный слонялся по комнате, пытаясь себя хоть чем-то занять, вдруг отворилась дверь и в маленькую нашу прихожку, в густых клубах морозного пара, притопывая валенками и прихлопывая рукавицами ввалился мой дядька – Готфрид Федорович Кнельц. Когда клубы морозного уличного воздуха окутали меня, я подумал обреченно–плаксиво: «Ну вот – теперь опять заболею».
Из морозного облака проступило удлиненное, с крупными порами и оспинами лицо «Дядькотфрида». Лицо посмотрело на меня с высоты роста взрослого человека светло карими глазами, посмотрело очень неодобрительно и произнесло густым баритоном: «Здорово, зимогор. Штой-то худой совсем, слушай». Кто-то во мне, живущий с тех лет или даже раньше, саркастически ехидный, пробормотал под нос: «Ага, худой… На себя посмотри – вся харя дырявая». Для верности я провел ладошкой по щеке – моя щека была гладкой, дырочек не обнаружилось. Но что-то обидное прозвучало, «зимогор» какой-то.. И все вместе: усталость от болезни, неодобрительный взгляд, неведомый «зимогор», - все выплеснулось наружу – в дрожащие губы и полные слез глаза: «Ты зачем меня зимогором обозвал?» Я развернулся и ушел в комнату, но не далеко – вся комната была 3 или четыре моих шага. А мне хотелось уйти далеко-далеко и навсегда, чтобы они все и Дядькотфрид особенно, пожалели потом.
«Да ничего я не обзывался» - и было что-то в этих словах, в интонации, - что-то огорченно-обиженное, что-то такое от сердца, что могут чувствовать только дети и чувствуют безошибочно.
«А что это по-твоему?» - обличающее строго, в пол оборота.
«Это.. птица такой.»
«??»– глаза распахнуты – «Расскажи!»
Готфрид Федорович врал, как дышал. Про птицу необыкновенной красоты, почти как свиристель весной, только еще краше. С длинным хвостом, в котором желтые, малиновые и изумрудные перья, а крылья у нее снизу желтые, а сверху синие, а шейка переливается всеми цветами радуги. А на головке у нее маленький золотой султанчик. А когда она начинает петь на заре, то даже иволга, которой тут и в помине нет, а вот на их с моим отцом родине это самая певчая птица, - так даже иволга краснеет от стыда. А осенью эти птицы сбиваются в стаи и улетают зимовать в самые Уральские горы. Оттого их и называют так: птица–зимогор. Он был в командировке в Уральских горах и видел их там. Краше ничего не бывает. Когда я поправлюсь, он может взять меня с собой в Уральские горы, если отец отпустит. Тогда я смогу сам увидеть этих чудесных птиц.
Отец отпустит, непременно отпустит, надо только выздороветь и набраться сил. И как-то постепенно, не сразу, но болезнь начала отступать. Еще случались приступы температуры, когда сквозь озноб и горячку порхали стайки зимогоров и было необычайно важно дойти до самых Уральских гор и только протянуть руку…
Мы так и не смогли поехать с Дядькотфридом в Уральские горы. То у него не случалось командировки, то у меня – школа. Я, между тем, значительно окреп и начал много времени проводить в походах в лес, сначала ближних, потом и дальних. Дошел до самых Уральских гор и еще дальше. Я видел много разных красивых птиц, но зимогора так и не встретил. Но и сейчас не покидает меня ожидание чуда, что вспорхнет на ветку радужно яркий, с султаном на голове зимогор. И запоет так, что иволга покраснеет.
Низкий тебе поклон, Готфрид Федорович.
2014 г.